Отношения Церкви и общества в разные эпохи в различных странах имеют свои особенности. Здесь нет общих схем и универсальных рецептов. И даже сегодня, во времена глобализации, сохраняются региональные и национальные отличия.

Для современной России можно выделить несколько моментов, оказывающих влияние на развитие церковно-общественного диалога. Первый из них – переходное состояние современного российского общества. Будучи участниками событий, мы, думается, еще до конца не осознали масштабы произошедших за последние 15–20 лет изменений. И этот процесс продолжается, хотя, конечно, контуры нового устройства уже обозначены и во многом сформированы.

Православие на протяжении столетий было духовным стержнем России, пронизывающим все сферы жизни общества и государства. Придя к власти в 1917 году, большевики попытались уничтожить Церковь, построить атеистическое общество. Несмотря на огромные усилия государственного атеизма – от пропаганды до массовых расстрелов, Церковь в России сохранилась, однако общество в большой степени оказалось расцерковленным. Сложилась ситуация, когда верующий человек вынужден был скрывать свою веру.

И потому, когда в 1990 году закон закрепил свободу вероисповедания, мы столкнулись с тем, что институты государства и общества оказались к этому не готовы. Да, концептуально, на уровне правовых актов и политических заявлений, от советской модели религиозного гетто отказались. Однако на практике осталось множество вопросов, требующих своего разрешения.

Рассмотрим, например, правовую сферу. В период трансформации общества Церковь вступила, не имея практически никаких юридических гарантий существования и деятельности. Прошло двадцать лет, принято два закона, регулирующих церковно-общественные и церковно-государственные отношения, и множество других актов, затрагивающих эту область.

Однако до сих пор приходится сталкиваться с неправовым подходом в различных ситуациях. Особенно это заметно, когда дело касается возвращения церквей и монастырей. Постоянно возникают предложения о создании госоргана в сфере религии. Последнее по времени предложение такого рода высказал 26 января 2007 года сенатор Слуцкер.

В связи с этим возникает вопрос, стремимся ли мы к построению правового государства и гражданского общества или планируем возродить советские схемы, когда государство пыталось управлять всем на свете. К чему это привело, всем известно. Поэтому скажем определенно: нельзя пытаться подменить партнерство и диалог восстановлением Совета по делам религий. Это контрпродуктивно.

Другой пример. На религиозные организации распространили в прошлом году действие нового закона о некоммерческих организациях. Включая подробную отчетность, например, о том, сколько собраний было проведено и сколько членов организации в них приняло участие. Конечно, в определенной мере церковные структуры можно назвать институтами гражданского общества. И это действительно некоммерческие организации. Но ведь православный приход или монастырь существуют совершенно на иных началах, чем общество филателистов и правозащитный фонд. Значит, должна быть и дифференциация подходов.

То же касается и призыва на военную службу священнослужителей. Долгое время эта проблема не была регламентирована и находила разрешение на основе уважения обычая. Затем последовал Указ Президента, освобождающий духовенство от призыва. Сегодня эта норма отменена в пакете с другими. Но ведь есть церковные каноны, которые надо уважать. И это должно зависеть не только от доброй воли руководителя призывной комиссии, а закреплено в законе.

В этой связи нельзя не вспомнить вопрос о присутствии духовенства в армии. Руководство ведомства, хотя и не безоговорочно, такое присутствие поддерживает. Военнослужащие ждут, когда это, наконец, свершится. Ко мне, как управляющему епархией, практически ежедневно поступают просьбы о том, чтобы священнослужитель пришел в часть, провел беседу, совершил богослужение. Во многих подразделениях по своей инициативе строят часовни и храмы, просят назначить постоянного священника.

Казалось бы, единственное, что может помешать, – это нехватка духовенства. Но нет. Находятся общественные и политические деятели, организующие кампании протеста. И решение вопроса, весьма и весьма насущного, все затягивается и затягивается.

А ведь армия, действительно, нуждается в духовном окормлении. Ибо военная служба, даже в мирное время, даже в самых благоприятных бытовых условиях, всегда сопряжена с испытаниями, сложными, зачастую конфликтными ситуациями. Представьте себе казарму. Несколько десятков парней, оторванных от привычной жизни. Все они разные в социальном, этническом, культурном плане. Понятно, что такой коллектив особенно нуждается в мире и согласии, достижимых только на прочной духовно-нравственной основе. Кто как не священник поможет воинам обрести и сохранить такую основу!

Противники присутствия духовенства в Вооруженных силах аргументируют свою позицию тем, что внесение религиозного фактора в жизнь армии повредит ее единству, подорвав тем самым боеспособность. Но зададимся вопросом, а существует ли сегодня такое единство, и не только в армии, а и во всем нашем обществе? Есть ли у нас общенациональная идентичность?

Такая идентичность, безусловно, была в дореволюционной России. И основывалась она на религиозном единстве, на Православии. Своя идентичность присутствовала, хотя и с оговорками, и в советском обществе. Современная Россия, кажется, все еще ищет себя.

Поиски, прямо скажем, затянулись, и это угрожает будущему России. Ибо современный мир также вступил в этап очередной перестройки. Послевоенное мироустройство, о котором говорили как о вечном, продержалось всего полвека. Сегодня весь мир находится в движении. Меняются идеология и политика, создаются новые союзы и распадаются старые. Возникают военные угрозы там, где их не было уже веками. В этих непростых условиях для любой страны возрастает значение общественного согласия. Ибо уже много раз в человеческой истории оправдывалась та истина, что «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет».

А прочной основой для согласия может быть только религиозный фактор. Поскольку политические и идеологические концепции никогда не поспевают за реальной жизнью, гораздо более сложной и динамичной, чем любая доктрина. И только религия неизменна и отвечает самым глубоким чаяниям людей.

Каждый человек и каждое общество стремится к благу, счастью. В Православии решение вопроса о благе основывается на исповедании бытия Бога и бессмертии человеческой личности. По христианскому откровению, Бог есть Бытие (Сущий) и Сознание (Премудрость), Триипостасная Любовь, Истина. Уже из этого видно, что Бог и есть то Благо, Которым все живет и движется и существует.

Этот принцип определяет смысл и содержание классической русской культуры во всем ее многообразии, включая и социальные аспекты. Этот принцип определяет нравственные устои нашего народа, а значит, и основы юриспруденции. Именно из нравственных принципов вырастают законы. Сначала была Божия заповедь «не убий», а потом уже появилась юридическая норма, предусматривающая наказание за преступление заповеди Божией, принятой как нравственный закон.

И в этом смысле современная правовая система также находится на распутье. Либо остаться верной заповедям Божиим и нравственным нормам как основе законотворчества, либо отказаться от нравственности и взять за основу политическую корректность, где понятия о добре и зле настолько размыты, что остается только один безусловный вид преступлений – против самой политкорректности.

Естественно, что для верующего человека такое положение дел неприемлемо. С точки зрения нашего законодательства, уже сегодня возможен парад гомосексуалистов в Москве или любом другом городе или селе России. Но не так думает православная общественность. И свою позицию выражает ясно и недвусмысленно. Пока людям это позволяют, пока власти имеют возможность не разрешить подобную демонстративную акцию, пропагандирующую порок. Но что будет завтра? Если мы будем молчать, не будем формировать общественное мнение, добиваться от законодателей уважения прав верующих, последствия могут быть печальными для России.

Принцип свободы совести оказывается одним из средств существования Церкви в безрелигиозном мире, позволяющим ей иметь легальный статус в секулярном государстве и независимость от инаковерующих или неверующих слоев общества. Но с другой стороны, религиозная свобода говорит о потере единства духа, об утрате обществом религиозных целей и ценностей, об отходе от веры, расцерковлении и фактическом равнодушии к делу Церкви и к победе над грехом. И самое главное, теряется идея единства истины. Остались одни мнения – следовательно, все размыто, идет религиозный регресс. Освобождаясь от религии и морали, общество идет к разложению, рабству и тирании! Подмена христианской свободы идеей свободы жить по похоти является величайшим обманом.

Значит, нужно идти другим путем, путем уважения духовно-нравственной традиции России, путем уважения православной культуры. И естественный шаг на таком пути – преподавание основ православной культуры в общеобразовательных школах. Сегодня только школа может осуществить эту задачу профессионально и массово.

Но, как и в случае с присутствием духовенства в армии, введение преподавания основ православной культуры в школе встречает серьезное противодействие. И вновь мы слышим те же аргументы о поликонфессиональности и полиэтничтности российского общества, о необходимости толерантности.

Да, наше общество полиэтнично, но более 80 % населения – русские. Да, помимо православных верующих, в России есть мусульмане, есть буддисты, иудеи, представители других конфессий, но более половины населения – православные.

Но дело даже не в этом. Основы православной культуры – это не Закон Божий, это не вероучительный предмет, а культурологический курс, базирующийся на признании очевидного факта: культура России основана на русской православной культуре. Из ее духовно-нравственных устоев вырастают наши обычаи, принципы нашей идентичности. И одним из принципов этой идентичности является толерантность, укорененная в православном добротолюбии. Так что лучшая прививка от ксенофобии и экстремизма – это именно основы православной культуры.

Отдельного разговора заслуживает позиция современных российских средств массовой информации в религиозной сфере. Религиозная тематика в светских СМИ присутствует только в связи с какими-либо событиями политической или общественной жизни. Не всегда эти публикации компетентны, а иногда они и вполне злонамеренны. Во многом такое положение дел является следствие невыстроенности отношений религиозных организаций и масс-медиа. Все-таки журналистам надо признать, что духовная жизнь существует и является важной и значимой для большинства жителей России. А нам, духовенству и мирянам, надо учиться находить общий язык со СМИ, доносить до них нашу позицию.

Это тем более важно, что сегодня на формирование общественного мнения, на развитие культуры общества телевидение, пресса и Интернет оказывают огромное влияние.

Главное, чтобы голос Церкви был слышен в социальной сфере, в школе и воинских подразделениях, в средствах массовой информации. Чтобы православные граждане были активными участниками политической жизни в стране, в частности, серьезно относясь к выборам в различные органы муниципальной и государственной власти. А избрав депутата или градоначальника, контролировали его деятельность.

Сегодня, в условиях трансформации общества и государства, от каждого из нас зависит то, какой станет Россия, какой будет наша Отчизна – Россией Ксеркса иль Христа.

Статья посвящена роли религии в мировой политике. Автор полагает, что религия появляется на мировой арене в виде системы транснациональных связей между государствами, отдельными группами, общинами и политическими движениями. Эти связи устанавливаются «поверх» государственных границ, создавая дополнительную систему взаимосвязей. Транснациональные религиозные системы автор предлагает называть «мирами» или цивилизациями. Эти цивилизации имеют прерывистую структуру и состоят не только из государств, но и из негосударственных субъектов. Цивилизации объединяются не религиями как таковыми, а религиозными идеологиями или «политическими религиями». Политическая религия представляет собой идеологию, позволяющую приложить религию к политике.

The article is devoted to the role of religion in world politics. The author believes that religion appears on the world scene in the form of system of transnational communications between states, separate groups, communities and political movements. These connections are established ‘over’ the state lines, creating an additional system of interconnections. The author offers to call transnational religious systems ‘worlds’ or civilizations. These civilizations have broken structure and consist not only of the states, but also of non-state objects. Civilizations are united not by religions as such, but religious ideologies or ‘political religions’. Political religion presents the ideology allowing applying religion to policy.

На наш взгляд, многозначность слова «религия» и его производных («религиозный», «религиозность») препятствует адекватному пониманию роли религиозного фактора в мировой политике. В обыденном словоупотреблении существует столько толкований смысла этого слова, что для научных целей приходится намеренно сужать его значение. Среди основных значений слова «религия» можно упомянуть религию как мировоззрение; религию как набор ритуалов (культ); религию как личный опыт переживания сверхъестественного (по Уильяму Джеймсу) и религию как совокупность институтов. В качестве фактора мировой политики религия выступает главным образом в двух своих ипостасях: как система убеждений (мировоззрение) и как набор институтов.

Исходя из этих двух значений слова «религия», мы предлагаем отличать религиозный фактор в мировой политике от конфессионального фактора. Под термином «конфессия» подразумевается организованная религия, воплощенная в каких-либо социальных институтах (церковь у христиан, система улемов у мусульман, буддистская сангха и др.). Практика показывает, что любая религия, даже не предполагающая строгой иерархической организации (подобной организации католической и православной церквей), тем не менее, всегда имеет определенную институциональную структуру («церковь» в широком смысле слова). Институциональные структуры разных религий являются участниками мирового политического процесса, выступая как вариант или аналог неправительственных организаций (НПО). Представляется, что относить деятельность религиозных организаций к «религиозному фактору» в мировой политике не совсем корректно, так как речь идет не о влиянии религии как мировоззрения, культа или опыта, а именно о влиянии организаций. Например, следует различать «католический фактор» (который часто реализуется вне церкви) и «фактор католической церкви» в мировой политике.

К сожалению, проблема взаимоотношений религии и политики часто сводится к проблеме отношений церкви (или другого религиозного института) и государства. Явления внецерковного и внегосударственного характера (транснациональные религиозные движения, религиозно мотивированный терроризм, религиозно-этнические конфликты) упоминаются вскользь. Между тем религия не тождественна «церкви» или любой другой официальной структуре. Религия часто появляется на мировой арене в виде системы транснациональных связей между государствами, отдельными группами, общинами и политическими движениями. Эти связи устанавливаются «поверх» государственных границ, создавая дополнительную систему взаимосвязей, сосуществующую с системой межгосударственных отношений. В каком-то смысле, происходит частичное возвращение мира к догосударственному состоянию, когда лояльность человека может принадлежать как государству, так и транснациональной религиозной общности.

По мнению крупнейшего современного исследователя национализма Бенедикта Андерсона, религиозные сообщества досовременной эпохи не были привязаны к определенной территории: будучи глобальными, они простирались почти безгранично, объединенные священными языками и общими сакральными текстами . Языками-объединителями были латынь, арабский, церковнославянский и другие языки священных текстов. Но уже в позднем Средневековье начинается процесс «территориализации вероисповеданий», предвосхищавший переход к сакрализации нации и территории . Одним из явных проявлений этой территориализации стала замена латыни - общего языка западно-христианского мира – на множество национальных языков Европы. Уже в ХVIII в. национализм в каком-то смысле пришел на смену религии в качестве всеобъемлющего мировоззрения. Он превратился в особую религию, не предполагавшую веры в сверхъестественное, но наделявшую сакральным значением государство-нацию и его символы: герб, флаг, могилы героев борьбы за национальную независимость и т. д. В рамках национализма вырабатываются собственные квазирелигиозные ритуалы поклонения: смена караула на могилах неизвестных солдат, церемония поднятия флага, обычай отмечать национальные (существующие только у данной нации) праздники. Национализм говорит о наличии мистической связи между гражданином государства и его территорией, «объясняя» гражданину каждого конкретного государства, почему он должен сохранять этому государству лояльность, даже родившись за его рубежами.

Однако не для всех граждан националистические объяснения звучали убедительно. Уже в начале ХХ в. мир разделился на две части, возник Коммунистический Интернационал, и тысячи, если не миллионы, граждан разных стран потеряли лояльность «своим» правительствам, перенеся ее на удаленные идеологические центры. Коммунистическая идеология стала первым конкурентом национализма. Лишь несколько государств действительно разделились на части под влиянием идеологических противоречий (Южный и Северный Вьетнам, Южная и Северная Корея, Западная и Восточная Германия и т. д.). Но даже внутри монолитных государств существовали мощные диссидентские движения, которые вели борьбу (иногда вооруженную) с правительствами своих стран. Можно привести в качестве примера и левых террористов 1960-х гг., и людей, по идейным мотивам становившихся агентами СССР, и различные вооруженные группы сопротивления (бандеровцы, «лесные братья»), действовавшие в СССР. Существование мощных «внутренних врагов» всячески замалчивалось властями соответствующих государств (как правило, их провозглашали «отдельными отщепенцами» и приравнивали к уголовникам), так как само их наличие подрывало националистическую мифологию. Впрочем, эти силы не обладали достаточными возможностями, чтобы перейти от партизанской войны к масштабным вооруженным конфликтам.

«Возвращение» религии в мировую политику заставило некоторых западных ученых заговорить о «новом средневековье» (neomedievalism) – то есть об эпохе, когда лояльность граждан принадлежит не государству, а транснациональным религиозным сообществам . В этот период, как и в эпоху средневековья, территория не имеет особого значения, так как люди получают возможность вступать друг с другом в непосредственные контакты, не пересекая физически государственных границ. Более того, нет необходимости и в использовании старых средств связи, таких как почта или телефон, которые слишком уязвимы перед силой государств (прослушивание, перлюстрация). Потеря связи с территорией, снижение значимости физического контакта делает различные негосударственные субъекты, так сказать, все менее и менее уловимыми. Многие политологи предпочитают говорить не о международных отношениях (отношениях между «народами», то есть, государствами), а о мировой политике, в которой взаимодействуют государства, этнические группы, проживающие на территории одного или нескольких государств, а также транснациональные субъекты.

Эпоха средневековья с ее нечеткой территориальностью и размытыми лояльностями осталась так далеко в прошлом, что язык теории международных отношений не позволяет адекватно выразить новые явления. Под вопросом оказывается сам термин «транснациональные религиозные сообщества». Как отмечает американский исследователь Хосе Казанова, называть религии транснациональными можно только по отношению к системе суверенных национальных государств, которая заменила средневековый христианский мир (Christendom), где светская (национальная) и папская (интернациональная) власти находились в состоянии неустойчивого равновесия . Сами «транснациональные» политические религии себя с этой системой никак не соотносят; в этом смысле их правильнее называть «наднациональными» или даже «вненациональными». Слово «транснациональный» – не более чем эвфемизм, позволяющий «старому» миру суверенных государств хоть как-то примириться с новыми субъектами мировой политики. Сьюзан Хебер Рудольф (университет Чикаго) предлагает использовать метафору «прозрачных пластиковых схем», которые накладываются на традиционную политическую карту мира, не отменяя суверенных государств, а сосуществуя с ними . В реальности между миром государств и миром транснациональных субъектов имеет место не столько сосуществование, сколько битва на выживание, исход которой зависит от того, насколько успешными оказываются национальные проекты.

Каждая транснациональная религиозная система («мир» или «цивилизация») состоит из разнородных элементов, включая государства, религиозные анклавы в границах других государств, транснациональные движения и т. д. Чтобы проиллюстрировать наше понимание структуры «цивилизаций», возьмем общеупотребительное понятие «исламский» или «мусульманский» мир. Именно об этом «мире» существует больше всего литературы, как аналитической, так и концептуальной. Идеальное представление об исламском миропорядке заключается в том, что разделение сообщества мусульман (уммы) на суверенные государства не имеет смысла. Единственным суверенным правителем всех государств является Бог. На семинаре «Государство и политика в исламе» (Лондон 1983) было принято решение о необходимости ликвидировать национализм во всех его проявлениях, особенно в форме «нация – государство» . В идеале сообщество мусульман должно совпадать с единым исламским государством. На практике реализации этой идеи оказалось добиться трудно. Между отдельными мусульманскими государствами существуют противоречия, которые не являются непреодолимыми, но не позволяют говорить об их объединении в единое государство. Межгосударственные союзы, основанные на исламе (организация «исламская конференция», Исламская комиссия Международного красного полумесяца, Исламский банк развития, Исламская организация по образованию, науке и культуре), носят формальный характер. Как пишет известный российский исламовед А. А. Игнатенко, «исламский мир как консолидированный субъект международной политики существует только виртуально, в качестве некого проекта, точнее, проектов…» . Картина меняется, если учесть существование негосударственных субъектов (например неправительственных транснациональных исламских движений, исламских меньшинств внутри государств и т. д.). На транснациональном уровне исламский мир – не проект, а реальность.

Доказательством существования мощных транснациональных исламских связей может служить, например, бурная отрицательная реакция всего исламского мира на книгу «Сатанинские стихи» Салмана Рушди. Демонстрации и другие акции протеста по этому поводу проходили не только в «официальных» исламских странах, но и везде, где живут сторонники политического ислама. Тем самым многие западные страны неожиданно оказались частью транснационального «исламского мира». Стало очевидным, что хотя в исламский мир могут входить целые государства (так называемые исламские, то есть идеократические, например Иран), его равноправной частью являются также политически активные исламские элементы в светских государствах: партии, движения, отдельные личности. Эти элементы, конечно, могут стремиться к завоеванию власти в своих государствах, но могут и устанавливать контакты с единомышленниками поверх государственных границ.

Предположение, что книга Рушди может быть опубликована в России, также продемонстрировало, что трансграничные исламские связи существуют. 22 апреля 1998 г. мусульманские лидеры России, придерживающиеся самых разнообразных политических взглядов (лидер радикальной организации Союз Мусульман России Надиршах Хачилаев, председатель Духовного управления мусульман Центрально-европейского региона России Равиль Гайнутдин, сторонник евразийского ислама Гейдар Джемаль и др.), выпустили совместное заявление, направленное против запланированного издательством «Лимбус-пресс» издания «Сатанинских стихов» на русском языке. В этом заявлении они писали, что «исполнителям этого преступного заказа никто не сможет гарантировать покой и личную безопасность в случае реализации этого враждебного плана... судьба предыдущих издателей этой книги в других странах должна послужить уроком тем, кто сегодня хочет испытать собственную судьбу», а на последовавшей пресс-конференции Н. Хачилаев прямо сослался на изданную аятоллой Хомейни фетву . Возникает впечатление, что распоряжение лидера одного государства, пользующегося особым авторитетом в исламском мире, обязывают к действиям граждан других государств, причем светских и даже не мусульманских в культурном смысле. При этом никто не поднимал вопроса о противоречиях между шиитами и суннитами. Другой иллюстрацией негосударственного понимания исламской солидарности может послужить тот факт, что во время кризиса 1991 г. даже в тех странах, где правящие режимы включили свои вооруженные силы в антииракскую коалицию (Марокко, Бангладеш, Египет, Сирия, Пакистан), проходили массовые демонстрации в поддержку Саддама Хуссейна. Во всех этих случаях очевиден контраст между позицией правительства и позицией неправительственных организаций и отдельных граждан.

Что касается противоречий внутри исламского мира, которые некоторые ученые заранее объявляют непримиримыми , по этом поводу можно привести следующее высказывание Бессама Тиби: «Западные исследователи ислама, имеющие, как правило, не социологическое, а филологическое образование, по праву указывают на многообразие ислама. Однако из этого они делают неверный вывод – о недопустимости обобщающих суждений. Возможно, в филологии это и правильно, но не в политике и обществе: в этих сферах подобного рода аргументация явно ошибочна. При надлежащем знании предмета обобщение в определенной степени не только возможно, но даже необходимо, в противном случае подвергаешь себя опасности не распознать подлинную проблему. Исламский мир чрезвычайно разнообразен, но его многообразие укладывается в общий спектр, который следует именовать исламской цивилизацией. Исламизм, соответственно, также многолик и все-таки это – единый феномен» . В рамках исламского мира взаимодействуют самые разнообразные субъекты: государства вступают в контакты с транснациональными террористическими группами, шииты поддерживают суннитов, а сунниты – шиитов. Так, Иран и Саудовская Аравия поставляли оружие мусульманам Боснии-Герцеговины, а радикальные исламисты из разных стран сражались в боснийской армии . Ливийский лидер Муаммар Каддафи предоставил руководителю афроамериканской организации «Нация ислама» Л. Фаракану миллион долларов на ведение исламской пропаганды в США, а Фаракан в ответ выступил с призывами прекратить санкции против Ливии . Список подобных примеров можно продолжить.

Ни одно государство нельзя рассматривать как монолит: в светских государствах есть сегменты общества, ощущающие себя частью исламского мира, а в исламских идеократических государствах, разумеется, существует оппозиция (тайная или явная), которая себя частью исламского мира не ощущает. Еще ярче дисперсная, прерывистая структура «цивилизаций» проявляется в связи с «католическим миром» в понимании теологов освобождения, то есть с католическим социалистическим миром. Пожалуй, лишь Никарагуа можно назвать государством, воплотившим идеологию прогрессивного католицизма в жизнь на общена-циональном уровне; по этой причине никакого союза государств на основе теологии освобождения возникнуть не могло. «Католический социалистический мир» теологов освобождения состоял исключительно из негосударственных субъектов: политических движений, базовых христианских общин и отдельных лиц. В наше время «цивилизации» могут приобретать виртуальный характер: например, радикальные протестантские группы, основанные на идеологии «превосходства белой расы», еще в начале 1980-х гг. начали использовать возможности компьютерных сетей для обмена информацией. Эта «цивилизация» (если можно применить такой термин к виртуальной общности) является полностью нетерриториальной и состоит из «фантомных сотовых сетей» или «единиц автономного управления», не зависящих друг от друга, но способных к одновременным действиям во имя поставленной цели .

Все «цивилизации», таким образом, являются дисперсными по структуре: исламский мир, например, включает в себя не только официальные исламские страны (в конституциях которых упоминается ислам как основа законодательства), но и многочисленные анклавы на территориях различных государств. А. А. Игнатенко пишет, что в Великобритании существует образование, «частично выведенное из-под юрисдикции британской короны», – зона, ограниченная отдельными мечетями, предприятиями и т. д. «Люди, расселенные дисперсно, но включенные в эту зону, характеризуются изоляционизмом, живут по исламскому праву (для них решающей идеологической и судебной инстанцией является так называемый “шариатский суд Великобритании”)», – пишет он . Такие разорванные в пространстве анклавы образовались уже во всех европейских странах. В Германии действуют турецкие исламские организации, такие как «Национальный взгляд – исламское общество» с центром в Кельне. Она содержит в 252 городах Европы лагеря и школы с 14 тысячами учащихся. «Второй религией» становится ислам во Франции и Италии . На территории Российской Федерации 16 августа 1998 года (в селах Карамахи и Чабанмахи Буйнакского района республики Дагестан) возник исламский анклав, где отменялись законы России и вводились законы шариата. Означает ли это, что Великобритания, Германия и Россия – «исламские государства»? Мы полагаем, что нет. Парадокс в том, что государство, не будучи исламским, может неожиданно для своего руководства оказаться частью транснационального «исламского мира».

Логично, что многие ученые-исламоведы заимствуют лексикон международного коммунистического движения, говоря то о «Коминтерне ислама», то об «исламской гражданской войне в Испании» (то есть о войне в Афганистане) . Однако, по нашему мнению, «исламский мир» не следует понимать как аналог Коминтерна; напротив, это структура, обратная Коминтерну. Коминтерн при всем его негосударственном, даже антигосударственном характере представлял из себя жесткую иерархическую структуру. У него был единый центр, рассылавший обязательные к исполнению директивы. Ничего подобного нельзя найти в современных транснациональных религиозных движениях, в частности, в транснациональном исламе. Формальные структуры здесь отсутствуют или не обладают достаточным влиянием. Тем не менее, у наблюдателя возникает впечатление вполне скоординированной деятельности. Каким образом транснациональные религиозные движения добиваются такой координации (если, конечно, не принимать во внимание версию с законспирированным руководящим центром)?

Ответ на этот вопрос политологи видят в принципе эмуляции, который заключается в том, что, несмотря на отсутствие формальных руководящих структур, религиозно-политические группы воспроизводят организационные формы и доктрины друг друга . Когда речь заходит о транснациональных религиозных сообществах, многие полагают, что это означает формальные структуры, более или менее управляемые из единого центра. Но на практике речь не всегда идет о формальных организациях и запланированных кампаниях. Впечатление координации создается из-за того, что группы со сходными задачами возникают по принципу эмуляции в различных уголках мира. Именно так создавались в конце 1960-х – начале 1970-х гг. католические организации, основанные на принципах теологии освобождения (ватиканская иерархическая структура была здесь ни при чем, так как Ватикан не поддерживал этих организаций). «Транснациональные влияния осуществляются более сложными и разнообразными способами. Сети могут принимать разные формы, варьируясь от вертикальных и иерархических структур – классическая католическая модель – до более безлидерных моделей, в которых преобладает эмуляция, а не проекция», – пишут американские специалисты по теологии освобождения Д. Левин и Д. Столл . В частности, по их мнению, у теологии освобождения не было четкого «момента появления». «Вместо этого изменения возникают на основе одновременного создания и неформальной эмуляции, когда группы священников и обычных людей начинают экспериментировать с новыми идеями и моделями перемен примерно в одно и то же время по всему региону» . Примерно так же (на основе эмуляции) возникают и действуют по всему миру исламские политические группировки, а также группы «белого арийского сопротивления». Разумеется, после того, как количество таких организаций возрастает, они могут устанавливать контакты между собой и создавать координационные центры.

Подчеркнем, что когда мы говорим о цивилизациях или «мирах», речь идет о транснациональных религиозных сообществах, основанных не на «просто религиях», а на религиозных идеологиях (политических религиях). Сам факт, что люди исповедуют какую-либо религию, не является политической проблемой. «Просто религии» в наше время не образуют транснациональных сообществ: их приверженцы, включая религиозное руководство, ощущают себя прежде всего лояльными гражданами своих государств. Например, та часть мусульман, живущих в Западной Европе, которая не идентифицирует себя с политическим исламом, не является источником угроз для целостности европейских государств. Угрозу представляют приверженцы политического ислама, которые в традиционном смысле могут даже не быть мусульманами: не знать основ ислама, не практиковать его, не соблюдать пищевых запретов и т. д.

Хотя религиозные идеологии лишь отдаленно напоминают исходные религии, именно они служат основой массовых политических действий. Сторонникам политических религий присуще дуалистическое восприятие мира как арены противостояния «своих» и «чужих». Однако водораздел, в их понимании, проходит не между, например, православными и неправославными (то есть мусульманами, католиками, атеистами, безрелигиозными людьми и др.), а между «нашими» и «всеми остальными». В число «всех остальных» могут попасть и стойкие приверженцы православия, и даже иерархи православных церквей. Напротив, «нашими» часто становятся люди, далекие от православия: атеисты, неоязычники, католики-славяне, мусульмане и т. д. То же самое характерно для всех политических религий: первой мишенью их критики становятся не столько представители иных религий, сколько официальные лидеры «их» религии или ее аполитичные приверженцы. Процессы политизации религии не поддаются контролю со стороны официальных религиозных лидеров, авторитет которых мало что значит для приверженцев политической религии. Сторонники политического православия могут вообще не быть «верующими» в традиционном смысле: они исповедуют не религию, а религиозную идеологию.

По нашему мнению, политическая или политизированная религия представляет собой идеологию, позволяющую приложить религию к политике. Политические религии появились потому, что религия не может стать непосредственной основой политического действия. Большинство политических режимов, установленных на основе религии, являются не теократическими в буквальном смысле, а идеократическими, то есть строятся не непосредственно на принципах религии, а на принципах соответствующей идеологии.

Термин «политическая религия» восходит к книге немецкого ученого Эрика Фёгелина «Политические религии» (1938), где он называет политическими религиями тотальные идеологии, подобные коммунизму, фашизму и национал-социализму. Эти идеологии служат в качестве обоснования национального единства, придавая политическому порядку квазирелигиозное измерение, хотя и в превращенной форме . Превращенность формы – исключительно важное понятие в данном случае. Оно указывает, что для Фёгелина и его последователей «политическая религия» не представляет собой религии в собственном смысле слова: это идеология, обладающая всеми признаками религии, но не предполагающая веры в Бога. Не зря термин «политическая религия» может быть заменен термином «светская религия» (как это и сделал в свое время известный французский социолог Раймон Арон). Естественно, что европейцы-христиане могли называть «религией» идеологию, не включавшую веры в Бога, только в метафорическом смысле. Однако сейчас, когда в поле зрения ученых попадают религии, изначально не предполагающие веры в Бога, различие между «религиями» и «идеологиями» становится еще более смутным, чем во времена Фёгелина.

Представляется, что религия отличается от идеологии тем, что включает веру в существование сверхъестественных сил, которые влияют на события нашего мира. Идеология не предполагает веры в сверхъестественное, хотя эту точку зрения, разумеется, можно оспорить – так, можно счесть «сверхъестественными» сущностями «нацию» или «государство» в том виде, в каком их представляет данная идеология. Ведь такого объекта, как «дух нации», в реальности не существует. Именно из этого исходил Фёгелин, обозначая тотальные идеологии как «политические религии», – он полагал, что эти идеологии наделяют квазиреальностью и «обожествляют» такие общие понятия, как класс, раса или государство . Тем не менее, «обожествление» следует в данном случае понимать как метафору. В принципе, идеология принадлежит этому миру. В самом первом приближении, она представляет собой набор идей, обосновывающих политические действия. Если же идеология включает элементы сверхъестественного, если политическое действие обосновывается через апелляцию к явлениям потустороннего мира – мы имеем дело не с идеологией в чистом виде, а с политической религией. Таким образом, «политические религии» Фёгелина в нашем понимании ближе к «чистым» идеологиям и могут быть названы «политическими религиями» лишь в переносном смысле.

Наше использование термина соотносится с «классическим», так как в данной работе, как и, например, в трудах последователя Фёгелина Хуана Линца, политическая религия понимается как мировоззрение, претендующее на абсолютную истинность и несовместимое с существующими религиозными традициями . Однако наше понимание политической религии находится ближе к тому, что Линц определяет как «теократию», подчеркивая, что в данном случае политика используется в религиозных целях, а не наоборот . Для Линца «теократия» является не политической религией (которую он, следуя Фёгелину, рассматривает как светскую идеологию), а «политизированной религией», которая, тем не менее, каким-то образом соотносится и с политическими религиями.

Можно отметить, что термин «политическая религия» часто используется учеными для обозначения религиозных идеологий: как напрямую (например в статье Петера ван дер Веера «Политическая религия в двадцать первом веке») , так и косвенным образом (такие общеупотребительные конструкции, как «политический ислам», «политический индуизм» и т. д., можно легко переформулировать в конструкции типа «политическая религия ислама» и «политическая религия индуизма»). По нашему мнению, введенный Х. Линцем термин «теократия» является не совсем удачным, так как политическое сообщество не может быть основано на религиозных принципах напрямую. Нами для описания политических сообществ, управляемых на основе политических религий, используется термин «идеократия».

В рамках политической религии события нашего мира рассматриваются как часть (или отражение) событий религиозного, сакрального, вселенского (космического) характера. Цель, которую ставят перед собой религиозно-политические движения, – это Цель с большой буквы, главная задача всего человечества, осуществление которой санкционировано потусторонними силами. Они делают что-то не потому, что хотят этого сами, но главным образом потому, что этого хочет Бог или другая сверхъестественная сила. Известный американский исследователь политических религий Марк Юргенсмейер (Калифорнийский университет в Санта-Барбаре) пишет о религиозных войнах следующее: «Такого рода религиозные действия являются не просто политическими феноменами, которые оправдывают с помощью религии; истинно верующие воспринимают их как грани более фундаментального противостояния. Конфликты реального мира связываются с невидимой, космической войной: духовной битвой между порядком и хаосом, светом и тьмой, верой и сомнением» . Это означает, что реальная война воспринимается как «священная», как земное отражение столкновений между добром и злом в потустороннем мире.

Сакрализация политического конфликта ведет к сакральному восприятию врага. Враг, которому противостоят сторонники политических религий, – не личный враг и даже не политический. Это воплощение вселенского зла. Никакие жертвы во имя его уничтожения не кажутся слишком большими. Какие-либо сделки с врагом становятся совершенно невозможными. «Мы боремся не для того, чтобы враг признал нас и предложил нам что-то. Мы боремся, чтобы стереть врага с лица земли», – сказал как-то бывший лидер ливанской секции «Хезболла» Хуссейн Муссави . Отсюда – кажущаяся иррациональность религиозного насилия, когда жертвами становятся люди, на первый взгляд, случайные, но только на первый, так как в реальности их объединяет принадлежность к группе, наделенной свойствами космического врага. В большинстве случаев жертвы религиозно мотивированного насилия лично не делали ничего плохого своим убийцам. Но в рамках религиозно мотивированного насилия, пишет М. Юргенсмейер, «любой индивид, входящий в группу, которая считается вражеской, может с полным основанием стать объектом насильственного нападения, даже если он или она – ни в чем не повинный прохожий. В космической войне такого понятия нет; здесь все – потенциальные солдаты» . Отсюда вытекает, например, оправдание исламистами террористического насилия по отношению к западным туристам. Например, 23 февраля 1998 г. в газете «Аль-Кудс аль-араби» была опубликована фетва Осамы бен Ладена, где он призывает мусульман «убивать американцев и их союзников – граж-данских и военных… в любой стране, где это возможно» . Более того: чтобы покончить с представителями вселенского зла, религиозный террорист-фанатик, не задумываясь, совершает самоубийство. Свидетели вспоминают, что некоторые террористы перед тем, как совершить самоубийственный взрыв, улыбались, подчеркивая, что мученичество доставляет радость .

Второе различие, которое необходимо провести (после различия между религией и идеологией), – грань между «просто религией» и «политической религией». Наш подход к различению «политических» и «обычных» религий восходит к формуле классика немецкой политологии Карла Шмитта, полагавшего, что политика есть крайнее выражение любой противоположности (этнической, религиозной, классовой, этической и т. д.). Шмитт пришел к выводу, что политика не представляет собой отдельной сферы деятельности, но что любые отношения между группами людей становятся политическими тогда, когда другая группа начинает восприниматься в категориях «свои» и «чужие», друзья и враги. Шмитт подчеркивает, что речь идет не о символической борьбе, а о реальной возможности физического уничтожения . Под «врагами» Шмитт имел в виду, разумеется, не личных врагов человека, а политических , то есть врагов той группы, с которой человек себя отождествляет. По мнению Шмитта, известную цитату из Евангелия «любите врагов ваших» (Матфей: 5:44; Лука: 6:27) часто неправильно понимают в качестве запрета на любое, пусть даже политически или религиозно мотивированное насилие. Согласно Шмитту, истинный смысл этой цитаты в том, что мы должны любить своих личных врагов и ненавидеть врагов политических , будь то враги веры или государства. Политический враг – нечто чуждое до такой степени, что вызывает подспудное стремление к уничтожению.

Формула Шмитта дает возможность определить, когда те или иные отношения становятся политическими и, соответственно, попадают в сферу внимания политолога. Например, «политизация этнических процессов» – это сочетание часто можно увидеть в научной литературе – позволяет предположить, что в какой-то момент этнические отношения претерпевают качественную метаморфозу. Именно об этом писал Шмитт: неожиданно (для многих, но не для всех) люди вдруг начинают воспринимать этнические различия в терминах «свои» и «чужие» – то есть обычные отношения между этносами (которые характеризуются удивлением, любопытством, может быть, насмешкой) становятся отношениями политическими. То же самое может произойти и в отношениях различных религиозных групп: религия становится политической, когда ее сторонники начинают рассматривать сторонников другой религии не как соседей или возможных новообращенных, а как врагов. Тогда, пишет Ю. П. Зуев (РАГС), «конфессиональные различия между людьми становятся факторами политического разделения» . Начинается межконфессиональный конфликт в форме открытой войны или просто политического противостояния. Впрочем, если следовать Карлу Шмитту, то любое политическое противостояние потому и называется политическим, что может в любой момент вылиться в открытое вооруженное столкновение.

Политическая религия, таким образом, может быть определена либо как особая форма религии, которая обосновывает политическое действие, либо как особая форма идеологии, которая обосновывает политическое действие через апелляцию к потусторонним силам. Иначе говоря, политическая религия представляет собой соединение религии и идеологии, посредническую форму, позволяющую связать религию с политическим действием. Не случайно большинство исследователей политических религий стремятся прежде всего провести различие между тем, что они считают «чистой» формой религии и ее превращенной формой – идеологией –посредником или политической религией. Как правило, политические религии получают особые названия, указывающие как на связь с изначальной религией, так и на расхождения с ней. Так, большинство исследователей политического ислама настаивают на использовании термина «исламизм», чтобы показать, как пишет американский исследователь и публицист Дэниел Пайпс, что «этот феномен является «измом», сравнимым с другими идеологиями двадцатого века» – то есть с марксизмом-ленинизмом и фашизмом (здесь вновь возникает тема «политических религий» Фёгелина) . В современной отечественной литературе мелькает (со ссылкой на С. Н. Булгакова) и слово «православизм», обозначающее религиозную идеологию, которая «не требует от своих адептов религиозной веры, но зато предполагает совершенно определенный вектор политических ценностей» . Для многих ученых такая превращенная форма религии является «не настоящей», ущербной по отношению к «просто религиям», которые понимаются исключительно как «путь личного спасения» . Однако не следует забывать, что понимание религии как частного дела каждого человека даже на Западе появилось совсем недавно. Для большинства населения мира религия как путь личного спасения пока неотделима от религии как образа жизни и основы социально-политического устройства. С объективной точки зрения, в политической религии нет ничего ущербного или неправильного – критиковать ее с этих позиций могут разве что люди, которые сами погружены исключительно в дело личного спасения: например, критика «православизма» уместна в устах монаха-затворника, но не в устах политика. Опасность политических религий не в том, что они искажают «правильную» догматику, а в том, что они переводят религиозные отношения в плоскость «друзья – враги», открывая тем сам самым путь для ксенофобии и религиозно мотивированного насилия.

Верховский, А. М., Михайловская, Е. В., Прибыловский, В. В. Политическая ксенофобия: радикальные группы. Представления политиков. Роль церкви. – М.: Панорама, 1999. – С. 115. (Verkhovsky, A. M., Mikhaylovskaya, E. V., Pribylovsky, V. V. Political xenophobia: radical groups. Perceptions of politicians. The role of church. – Moscow: Panorama, 1999. – P. 115).

Rudolph, S. H. Dehomogenizing Religious Formations // Transnational religion and fading states / Ed. by S. Rudolph, J. Piskatori. – Boulder (Co.): Westview, 1997. – P. 244.

Тиби, Б. Политизация религии // Internationale Politik. – 2000. – № 2. Интернет-версия: http://www. deutschebotschaft-moskau.ru/ru/bibliothek/internationale-politik/2000–02/article04.html (Tibi, B. Politicization of religion // Internationale Politik. – 2000. – No. 2. Internet version: http://www. deutschebotschaft-moskau.ru/ru/bibliothek/internationale-politik/2000–02/article04.html)

Гуськова, Е. Ю. История югославского кризиса. (1990–2000). – М.: Издатель А. Соловьев, 2001. – С. 279–281. (Guskova, E. Yu. History of the Yugoslavian crisis (1990–2000). – Moscow: Publisher A. Solovyov, 2001. – Pp. 279–281).

Киреев, Н. Г. Антитеррористическое законодательство и борьба с радикальным исламизмом в Турции // Мусульманские страны у границ СНГ (Афганистан, Пакистан, Иран и Турция – современное состояние, история и перспективы). – М.: ИВ РАН; Крафт+, 2001. – С. 326. (Kireev, N. G. Anti-terrorist legislation and fighting against radical Islamism in Turkey // Muslim countries at the borders of the Commonwealth of Independent States (Afghanistan, Pakistan, Iran and Turkey – current state, history and perspectives). – Moscow: Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences; Kraft+, 2001. – P. 326).

См.: Кудрявцев, А. Вторая религия Франции // Россия и мусульманский мир. – 2003. – № 2; Баутди- нов, Г. Станет ли Италия мусульманской страной? // Россия и мусульманский мир. – 2003. – № 2. (See: Kudryavtsev, A. Second religion of France // Russia and Muslim world. – 2003. – No. 2; Bautdinov, H., Will Italy become the Muslim country? // Russia and Muslim world. – 2003. – No. 2).

Pipes, D. Islam and Islamism. Faith and Ideology // The National Interest. – Spring 2000. – P. 90.

Известная заповедь Спасителя «отдайте Богу - Богово, а Кесарю - кесарево», не применима для сегодняшней политической жизни общества. Церковь, главной задачей которой во все времена было «спасение души», не только не отдаляется от института власти, но в ХХI веке стала играть все более значительную роль в мировом политическом процессе. Именно поэтому, выступая перед дипкорпусом в Париже 18 января 2008 года, президент Франции Н. Саркози, заявил, что, по его мнению, в числе наиболее значимых вызовов, которые повлияют на мировое развитие в ХХI веке, - экологический и религиозный.

Эти высказывания обращают наше внимание на происходящий в мире религиозный ренессанс. Наблюдается очевидная тенденция: чем дальше глобализируются торговля, финансы и технология, тем выше становится стремление наций к самоутверждению неэкономического характера. Особенно наглядно это проявляется в Западной Европе, где в связи с усилением мусульманского компонента налицо не только конфликт культур, но и стремление к национальному обособлению.

Кроме того, имеются основания говорить о том, что религия становится весомой частью разворачивающегося противостояния по линии ценностных ориентиров и моделей развития. Зазвучали голоса о необходимости должного учета в политике нравственных ценностей человечества, которые являются общими у всех основных мировых религий. «Альянс цивилизаций» вряд ли способен полностью заполнить образовавшуюся нишу в новом мировом порядке, учитывая изначально заложенную в него однобокую ориентацию. По этой причине в 2007 году на 62-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН Россия предложила подумать о создании под эгидой ООН консультативного совета религий - для обмена мнениями между представителями основных мировых конфессий.

На Западе Церковь стремится к отдалению от политического процесса.

Автору представляется, что религиозный фактор в настоящее время должен рассматриваться как проявление теократических тенденций в политическом процессе (особенно в условиях масштабного социального конфликта), в рамках которого религия выступает как оружие различных политических сил. Детальное рассмотрение этого вопроса должно являться предметом научного поиска, так как универсальность и усиливающееся проникновение религиозного фактора во все сферы, как международной жизни, так и отдельного государства, свидетельствуют о том, что его роль в мировой и локальной политике будет возрастать.

Такая уверенность автора не случайна, она основана на анализе одного из актуальнейших вызовов современности - идеологическом противостоянии между двумя самыми крупными мировыми конфессиями - христианством и исламом. К сожалению, это противостояние не только смысл теории Самюэля Хантингтона о «столкновении цивилизаций», но и реальность далеко не бесконфликтного конфессионального взаимодействия во многих странах мира. Хантингтон безусловно остроумно обрисовал одну из проблем человечества начала нового тысячелетия: «Человек может быть полу-французом и полу-арабом, и даже гражданином обеих этих стран. Куда сложнее быть полу-католиком и полу-мусульманином». В этом предложении и заключен смысл самой актуальной проблемы глобального мира - ответ на вопрос «Кто ты?»

Сегодня идентификация различных этносов и граждан стран, кардинально отличающихся друг от друга формами управления, зачастую стало возможно лишь по религиозному признаку. Но события последних десятилетий показывают, что выделение этого признака становится началом и стимулом конфликта, как в обществе, так и в государстве.

Несмотря на различные сферы влияния, религия и политика с самого раннего этапа развития человеческой цивилизации шли «рука об руку». Еще в древности наличие в обществе жрецов и шаманов обеспечивало известное равновесие власти, а в дальнейшем абсолютная власть представлялась не иначе, как светский и религиозный союз.

Со второй половины ХХ века в мировой политике начала складываться парадоксальная ситуация, когда большинство западных, христианских государств перешли к светскому управлению, сводя влияние религии исключительно к духовной сфере, а исламские страны, напротив, усилили религиозный компонент в своих политических режимах. Произошло это на фоне разворачивающейся глобализации, которая, с одной стороны предполагала полное исключение религии из политического процесса, а с другой стороны породила «новых верующих» в лице своих противников.

Фундаментом нового глобального мира, в котором мы продолжаем жить и в ХХI веке, стали процессы секуляризации, или выход из-под церковного влияния всех общественных сфер, включая общественное и индивидуальное сознание человека, что означало закрепление преимущества светских ценностей над религиозными.

Этот процесс начался в Европе после Второй мировой войны, в результате установления послевоенной гегемонии США, стремившихся к утверждению своего культурного влияния, основанного на ключевой идее обеспечения непрерывного экономического роста и создания общества массового потребления. Формирование такого общества могла гарантировать только потребительская светская мораль, не отягощенная ограничительными религиозными принципами и нормами, а также американская модель религиозного плюрализма, признающего абсолютно равные права за всеми религиозными сообществами и церквями.

Однако эта модель была чужда европейской традиции, признававшей в той или иной форме особое или монопольное положение традиционной религии. Поэтому вместо принципа равноправия всех религий в качестве базового принципа светскости стали рассматривать свободу совести, то есть право на свободу религиозного и безрелигиозного воззрения.

Характеризуя конфессиональную ситуацию современного европейского общества, исследователи выделяют четыре основополагающих признака: «во-первых, конфессиональный нейтралитет государства и власти, что предполагает государственную автономию в отношении всех религиозных властей и автономию религий относительно государства; во-вторых, признание религиозной свободы и свободы безрелигиозности (отказа от религии); в-третьих, признание автономии индивидуального сознания, то есть личной свободы каждого по отношению ко всем религиозным и философским властям; в-четвертых, критическое осмысление всех областей человеческого духа (религии, политики, науки и пр.), предполагающее свободные дискуссии и столкновение мнений. Другими словами суть и смысл гражданских прав человека в Европе оказались выше, чем религиозные или духовные воззрения отдельной личности. Это не могло не привести к утрате религиозной, подчеркнем, христианской составляющей общественного развития. Сегодня христианство определяется лишь как «религия политкорректности» в Европейских странах, что на практике означает ее полное исключение из политического и общественного процесса, и, как отмечают многие независимые исследователи, «утрату равноправия в межрелигиозных отношениях». «За христианством, - пишет философ В. Шохин, - не стоит ни одно европейской государство, которое строило бы свою политику на защите его приоритетов, а против него очень действенно работают и принимаемые им же «европейские ценности» (в первую очередь идеология прав человека, которая опять-таки исходит из того, что наиболее полноценными «человеками» являются «меньшинства») и сами пустующие христианские храмы, которые нередко за бесценок распродаются на торгах как объекты городской недвижимости, чтобы опять-таки порою быть потом приватизированными нехристианскими общинами». При этом исследователями признается, что Христианская Церковь «еще не до такой степени исчерпала свои ресурсы влияния на населения, чтобы окончательно сдать все свои позиции и отказаться от любых признаков равноправия в межрелигиозных отношениях».

Одновременно с этими процессами, активизировались усилия идеологов ислама по созданию имиджа силы и влияния мусульманского мира, в том числе и в немусульманских странах. Начался так называемый процесс «возрождения Ислама», основанный на отрицании несправедливого мирового порядка, и на утверждении исламских ценностей как наиболее перспективных в построении нового общества, где этническая идентичность вытесняется религиозной и нового теократического государства, противопоставленного светскому.

Процесс этот протекал так бурно, что позволил сформироваться вполне научным концепциям о мусульманской Европе, где через 20-25 лет установится власть, которая присущая исламским государствам. Что позволило мусульманам, которых до конца 1940-х годов ХХ века практически не было в Западной Европе (больше всего мусульман насчитывалось лишь во Франции - 120 тыс. в середине 1920-х гг.), заставить говорить о себе как об одной из актуальнейших европейских проблем?

Первая массовая миграция мусульман в европейские страны была связана с войной в Алжире (1954-1962 гг.). После признания Францией независимости этого североафриканского государства, сотни тысяч местных мусульман воспользовались появившейся возможностью переехать в свою бывшую метрополию. В результате миграции из развивающихся стран приняли массовый характер, и сегодня во Франции находится самая крупная мусульманская община, насчитывающая от 5 до 7 миллионов мусульман, что составляет 10% от общего числа населения. Кроме Франции значительные мусульманские общины насчитываются в Германии (3,4 миллиона), Великобритании (более 2 миллиона) и Италии (1 миллион). Приближается к миллиону мусульманская община Голландии, где в 1997 г. в Роттердаме было открыто первое медресе. Менее значительные мусульманские общины разбросаны по всем без исключения западноевропейским странам, включая Финляндию и Ирландию.

Для приверженцев либерализма эти концепции представляются логическим развитием демократии, где права меньшинств гарантированы и защищены государством. При этом не делается никакой разницы между «старым» и «новым» населением: их права на самобытное существование защищаются демократическим государством в равной мере.

Однако складывающаяся политическая обстановка приобретает новые черты. С 1990-х годов ХХ века в европейской общественной жизни появилось даже понятие «евроислам», введенное в политический словарь духовным лидером европейских мусульман Тариком Рамаданом. Основной тезис Тарика Рамадана заключается в том, что рожденные в Европе мусульмане должны получать европейское образование и активно участвовать в европейской общественно-политической жизни, чтобы содействовать распространению Ислама.

Росту численности европейских мусульман способствует несколько факторов, самый значимый из которых - поощряемая государственными социальными программами высокая рождаемость. В мусульманских семьях среднее количество детей, как правило, не ниже четырех. Многодетность мусульманских семей контрастирует с малодетностью и кризисом традиционных семейных ценностей у коренных европейцев. Важнейшим демократическим завоеванием современной западной цивилизации провозглашена свобода сексуальных отношений, причем в ряде стран (Голландия, Бельгия, Канада, Испания и Швейцария) были законодательно разрешены однополые браки.

Наряду с ростом численности сексуальных меньшинств сокращению коренного (атеистического или номинально-христианского) населения Западной Европы способствует сознательный отказ от рождения детей, так как многие европейцы считают, что дети станут для них помехой в карьере или попросту помешают вести привычную и комфортную жизнь. Семьи, которые имеют одного ребенка, редко решаются на рождение второго. Для простого воспроизводства населения средний уровень рождаемости должен составлять 2,1 ребенка. Но женщины в Западной Европе в среднем рожают только 1,4 ребенка. И в условиях прогрессирующего сокращения коренного населения Европы мусульмане с успехом заполняют собой образовавшийся демографический вакуум.

Одновременно мусульманскими мигрантами осуществляется перенос образа жизни, традиций, обычаев и даже практики устройства общественной жизни, за которыми идут и политические претензии, что нередко вступает в серьезные противоречия со сложившейся культурой народов, с которыми они намерены организовать свою жизнь. Это складывающееся противоречие питает как националистические настроения населения стран Европы, в том числе и в России, так и порождает сопротивление среди мусульман. При этом, по данным социологов, европейские мусульмане не проявляют терпимости к своим согражданам именно в тех странах, которые отличаются наибольшей терпимостью и толерантностью, например, в Великобритании.

Так, «жестокими и враждебно настроенными мусульман считает лишь треть британцев, тогда как в Испании такого мнения придерживаются около 60% коренных жителей, в Германии - 52%, во Франции - 41%. При этом именно в Великобритании отмечается наиболее негативное на Западе отношение местных мусульман к европейским ценностям. Большинство представителей британской уммы считают людей западного мира эгоистичными, заносчивыми, жадными и аморальными и менее других верят в возможность своего существования в западном обществе с сохранением при этом традиционного жизненного уклада и приверженности консервативным ценностям.

В начале третьего тысячелетия европейские мусульмане превратились в активную политическую силу. Весной и летом 2001 г. массовые акции были проведены британскими мусульманами в фабричных городах средней Англии. В 2002 г. во время парламентских выборов во Франции массовые демонстрации французских мусульман в значительной мере парализовали активность правоэкстремистского Национального фронта. Европейские мусульмане во многом способствовали выработке Европой самостоятельной позиции по вопросу войны в Ираке в 2003 г. Зимой 2003-2004 гг. были проведены широкомасштабные акции европейских мусульман, которые были направлены против запрета французским министерством образования ношения хиджаба в школах. В европейских городах постоянно проходят массовые марши в поддержку народа Палестины, против политики США и Израиля. Некоторые исламские деятели выступили даже с требованием автономии для европейских мусульман. Так, директор Мусульманского института К. Сиддики (один из лидеров исламских радикалов в Великобритании) в своем «Мусульманском манифесте» потребовал дать британским мусульманам статус «автономного сообщества».

Европа стала ареной деятельности исламских террористов, организовавших взрывы в Мадриде и Лондоне, а также убийство голландского режиссера Тео Ван Гога в Амстердаме. При этом терроризм порождается не только внутренними причинами, но и теми процессами, которые происходят внутри мусульманских общин Европы. Многие участники террористической атаки на США 11 сентября 2001 г., были мусульманами из европейских стран, где формировалось их мировоззрение, отрицающее либеральные и демократические ценности. Большинство совершивших теракты 11 марта 2004 г. в Мадриде также составляли молодые мусульмане, принадлежащие ко второму или третьему поколению иммигрантов. Они не были связаны с зарубежными террористическими организациями, хотя и заявляли о том, что являются последователями «Аль-Каиды». В состав группы входили жители Мадрида и полноправные граждане Испании (большей частью марокканского происхождения), которые прониклись радикальными идеями под влиянием информации, которую они черпали в Интернете на исламских сайтах. Та же картина наблюдалась в Великобритании, где лондонские теракты 7 июля 2005 г. также были осуществлены молодыми мусульманами - полноценными британскими гражданами.

На наших глазах Ислам превратился в важнейший фактор европейской общественной жизни и без учета этого фактора невозможен сколько-нибудь серьезный прогноз будущего развития Европы, да и всего современного мира. Мы видим, что значительная часть мусульман Европы не интегрировалась в европейскую действительность и сознательно отказывается принимать западноевропейский образ жизни, мораль и ценности. Все большее число мусульман предпочитают жить в рамках собственной общины, исключительно по своим законам и даже не говорить на языках стран своего проживания.

Отказываясь от европейской идентичности, они делают выбор в пользу «чистого» ислама в его аравийской разновидности и ощущают себя в первую очередь частью всемирной мусульманской общины. Именно этим поведение мусульман коренным образом отличается от поведения других меньшинств (китайских, индийских, восточноевропейских и т.п.), которые, сохраняя свои культурные традиции и своеобразие, все же стремятся адаптироваться и интегрироваться в то общество, где они ныне проживают.

Вместе с тем, в условиях построенного на либеральных ценностях европейского общества выработка какой-то особой политики по отношению к мусульманам, само их выделение из числа других меньшинств представляется совершенно недопустимым нарушением демократии. Настойчивое стремление не замечать специфику мусульманских проблем приводило к тому, что такие экстремисты, как египтянин Абу Хамза, без проблем получали британское гражданство и в течение многих лет спокойно жили в Великобритании, занимаясь террористической деятельностью. Но для европейского либерализма было бы немыслимым принятие законодательных актов, аналогичных, к примеру, принятому в сентябре 2006 года австралийскому указу об арабо-мусульманских иммигрантах, от которых «правительство ощущает угрозу терактов». В этом указе говорится, что «мусульманам, желающим жить в Австралии по законам шариата, придется покинуть эту страну». В Европе же высказывания о том, что ислам является угрозой для общества, влекут за собой обвинения в расизме и судебное преследование.

Таким образом, несмотря на очевидный геополитический подтекст проблемы распространения ислама в Европе, политический взгляд на роль внутреннего ислама европейской элитой не одобряется. Честно и беспристрастно оценить деятельность исламских организаций и роль исламских государств в их развитии пытаются лишь независимые исследователи как в европейские, так и российские. Но последние часто навлекают на себя обвинения со стороны европейских интеллектуалов в «политической некорректности», а со стороны мусульман - в «исламофобии» (этот термин, кстати, тоже «изобретение» Тарика Рамадана).

Но, по мнению французского исследователя К. Монике, политическая корректность в отношении ислама приобрела чрезмерный характер. «На Западе позволено критиковать все - христианство, оккультную власть масонства, профсоюзы, капитализм, «можно смеяться над папой, над матерью Терезой, над далай-ламой, но никогда - над исламом, поскольку тут же будешь обвинен в расизме».

Одновременно большинство европейских экспертов и политиков не разделяют мнения о том, что, если допустить исламистов к власти, они «врастут» в демократический процесс, либо дискредитируют себя и уйдут с политической сцены. В действительности же все тяготеющие к теократии режимы, даже если они приходят к власти путем выборов (как, например, в Турции или Палестине), не хотят быть смещенными в результате волеизявления. А в том, что их власть становится тоталитарной, сомнений не возникает.

Таким образом, отсутствие положения, закрепляющего равенство всех религий или равное отношение ко всем религиям, дает возможность европейским государствам сохранять и самостоятельно определять права традиционных религий.

Таким образом, анализ взаимоотношений современного мира и религии позволяет утверждать, что их состояние и формирующиеся тенденции представляют серьезную проблему, которая не только не отступает, но и увеличивается.

Что касается роли европейского религиозного фактора, то анализ утверждения мусульман в Европе приводит к выводу, что ее правящие круги недооценивают или игнорируют как цивилизационный исламский потенциал, так и возможности геополитического проекта исламского единства. Безусловно, ислам, как и любая другая религия, сам по себе не несет угрозы миру и обществу. Угроза возникает лишь тогда, когда ислам перестает быть религией и начинает использоваться в качестве политической идеологии, которая предназначена для захвата власти в отдельных странах, регионах или в планетарном масштабе по имя создания будущего Всемирного халифата.

Будущие перспективы Европы в первую очередь будут зависеть от того, сумеют ли европейские государства выработать адекватную политику по отношению к растущим и все менее интегрированным в общество мусульманским общинам. Такая политика должна не только гарантировать все права, сохранение религиозного и культурного своеобразия европейских мусульман, но и гармонизировать их отношения с обществом, обеспечить интеграцию мусульман в современную европейскую цивилизацию.

В этой связи представляется наиболее продуктивным подход, высказанный директором Международного института исламской мысли при ЮНЕСКО Мохаммедом Местири, который отметил, что «в нынешней Европе у мусульман чувство гражданина должно превалировать над религиозной идентификацией, а только толерантности недостаточно. Нужно реальное уважение прав, свобод и взглядов других людей».

относятся иудаизм, христианство и ислам. В системе классификации религии можно выделить группу природных (естественных) религий. Для этих древних религий характерно то, что человек находится не в центре мироздания, а является элементом, составной частью природы. К типичным природным религиям относятся ведические религии Древней Индии, из мировых религий - буддизм. Однако, как правило, эти религии политеистические.

В отличие от них христианство, ислам и иудаизм, имеющие общий корень - Ветхий Завет, в центр своей системы ставят человека, который обретает путь к личному спасению. В этих религиях главное внимание уделяется нравственные идеям. Часто эти религии называют нравственными, или духовными. Собственную систематизацию религий предложил Г. Гегель. Он разделил все религии на три группы - стадии, последовательно сменявшие друг друга: религия природы (Древний Восток), религия духовной индивидуальности (иудея, греки, римляне), абсолютная религия (христианство).

Некоторые специалисты выделяют большую группу древних религий, основой которых является мифология. Мифы представляют собой особый способ постижения человеком окружающего его мира в эмоциональной, образной, художественной форме. В мифологии заложены и наука, и искусство, и философия, и религия. В мифах человек уподобляет себе весь мир; по мере того, как он развивается духовно и интеллектуально, отрывается от мира, от природы, все больше ощущая свою человеческую сущность, мифология исчезает. Мифологические религии, в которых боги живут на земле, в небе, появляясь среди людей и совершая различные поступки, в середине I тыс. до н.э. были потеснены появлением новых религий, не основанных на мифологии - буддизма, даосизма, конфуцианства. На рубеже нашей эры появляются религии в которых Бог существует и действует вне мира, как создатель и управитель всем сущим. Эта идея свое начало берет от монотеизма древних евреев и окончательно оформляется в христианстве. В период империи началось обожествление императоров. Уже император Октавиан добавил к своему имени титул Август, т.е. священный, и был объявлен Богом. Август провел большую религиозную реформу, упорядочив поклонение богам, сделав религию опорой собственной императорской власти. Когда могущественная Римская

империя стал клониться к закату, на ее окраине, а затем и в самом Риме стала утверждаться вера в Спасителя Христа. Человечество входило в новую эру своего существования.

Существует классификация религий по этническому основанию на религии национальные и религии мировые, или вселенские.

Национальные религии (иудаизм, индуизм, конфуцианство, даосизм, синтоизм и др.), как видно из их названия, в значительной степени связаны с определенным народом, этносом, нацией. Причинами такого рода национальной замкнутости могут быть историческая обусловленность, геополитические условия, доктринальные причины, ярко выраженное этническое своеобразие культуры и т.д.

По этим же причинам, но имевшим направленность вовне, возникли интернациональные, или мировые, вселенские религии, получившие широкое распространение среди разных народов. Их всего три: буддизм, включающий два основных направления, - хинаяна и махаяна; христианство, включающее три основных направления, - католицизм, православие и протестантизм; ислам, имеющий два главных направления - суннизм и шиизм.

Возникновение мировых религий - результат длительного развития политических, экономических и культурных контактов между различными странами и народами. Этнические, национальные перегородки, свойственные религиям древности, были заменены перегородками религиозными. Космополитический характер буддизма, христианства и ислама позволил им перешагнуть национальные границы, широко распространиться по земному шару и превратиться в мировые религии. Мировым религиям в большей или меньшей степени свойственна вера в единого, всемогущего, вездесущего, всеведущего Бога. Единый Бог монотеизма как бы соединяет в одном образе все те качества и свойства, которые были присущи многочисленным богам политеизма.

Каждая из трех мировых религий складывалась в конкретной исторической среде, в условиях определенной культурно-исторической общности народов. Этим обстоятельством объясняются многие их характерные особенности.

Основные понятия

Религия, религиоведение, вера, духовная жизнь общества, онтология, гносеология, теология, религиозная идея, религиозный культ, религиозная организация, церковь, секта, деноминация, сакрализация, секуляризация, национальные религии, мировые религии.

Вопросы дли контроля

1. Что такое религия?

2. Что является изначальным элементом всякой религии?

3. Каковы основные функции религии?

4. Какие науки изучают религию?

5. Как можно классифицировать религии, существующие в современном мире?

6. Какова роль религии в жизни человека и общества?

Темы рефератов

1. Роль и значение религиозного фактора в жизни народов мира.

2. Развитие представлений о религии.

3. Методы изучения религии.

4. Элементы и структура религии.

5. Проблемы современного религиоведения.

Темы контрольных работ

1. Научные определения религии.

2. Религия как мировоззренческий феномен.

3. Роль религии в духовной жизни современного общест ва.

4. Структура религии.

5. Основные функции религии.

6. Типология религии.

Задания для самостоятельной работы

1. Назовите религиозные организации, существующие в Вашем городе (районе) и дайте им краткую характеристику. Выберите несколько примеров из истории России, которые

бы позволили оценить роль религии и церкви в жизни общества.

Литература

Васильев Л. С . История религий Востока. М.,1988.

Гараджа В.И. Религиоведение. М.,1994.

Библия. М.,1996.

Донини А. У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана). М.,1987.

Косидовский 3. Библейские сказания. М.,1975.

Коран. М.,1963.

Кимелев Ю.А., Полякова Н.Л. Наука и религия: историкокультурный очерк. М.,1988.

Крывелев И.А. Библия: историко-критический анализ. М.,1982.

Крывелев И.А. История религии: очерк. В 2 т., 2-е изд. М.,1988.

Климович Л.И. Книга о Коране, его происхождении и мифологии. М.,1986.

Кубланов М.М. Происхождение христианства. М., 1974.

Куланов А.Е. Религии мира. М.,1996.

Лекции по истории религии. Учебное пособие. СПб.,1997.

Лобовик Б.А . Религиозное сознание и его особенности. Киев.,1986.

Лозинский С.Г. История папства. М.,1986г.

Маркевич С. Современная христианская демократия. М.,1982.

Мартин У. Царство культов. СПб., 1992.

Мень А. История религии в поисках Пути, Истины и Жизни. М.,1985.

Митрохин Л.Н. Религии «нового века»: М.,1985.

Мчедлов М.П . Католицизм. М.,1974.

Никонов К.И. Современная христианская антропология. М., 1983.

Основы религиоведения/Под ред. Н. Яблокова. М.,1994.

Религия в политической жизни США. М.,1986.

Религии мира: Пособие для учителей/ Под ред. Я.Н. Щапова. М.,1994.

Угринович Д.Н. Введение в религиоведение. М., 1979.

Яблоков И.Н. Социология религии. М., 1979.

Тема 2. Происхождение религии и ее ранние формы

При рассмотрении проблемы происхождения религии мы сталкиваемся с весьма сложными вопросами о том, когда возникла религия и в каких формах она существовала на ранних этапах своего развития. Долгое время ответы на эти вопросы казались очевидными. Большинство людей, исследовавших иудаизм и христианство, были удовлетворены теми ответами, которые содержатся в первых двух главах Библии, где излагается концепция творения мира и человека. Согласно Библии, создав человека «из праха земного», Бог «вдунул в лице его дыхание жизни» и вступил с ним в непосредственные отношения. Следовательно, религия имеет божественную природу, возникает вместе с человеком и притом сразу же в виде монотеизма (веры в одного Бога).

Начиная с античных времен, выдвигались различные теории происхождений религии. Так, древний философ Китий (V в. до н.э.) считал, что люди выдумали богов, чтобы внушить другим страх и исполнять законы. Основатель античного материализма Демокрит (V в. до н.э.) указывал, что в основе религии лежит страх перед грозными силами природы. Б. Спиноза (1632-1677) видел корни религии в неуверенности человека в своих силах, в его постоянных колебаниях между надеждой и страхом. Французские просветители XVIII в. видели корни религии в страданиях и страхе, угнетающих человека. Они полагали, что религия зародилась первоначально из бессилия человека перед стихиями природы.

Вышеупомянутые теории происхождения религии были распространены в узком кругу интеллектуалов и носили скорее всего спекулятивный характер. Богословская концепция относительно возникновения религии была подвергнута серьезной критике лишь во второй половине XIX в., когда на стыке бурно развивающихся наук (археологии этнографии, антропологии, социологии и др.) возникло современное религиоведение, которое с самого начала поставило своей задачей не защиту устоявшихся представлений, а бесстрастное исследование религий мира.

В ходе многочисленных исследований были получены достаточно интересные результаты: учеными было уста

новлено, что библейский монотеизм не является исходным пунктом религиозной эволюции, а является лишь промежуточным этапом развития религий. Английские ученые Дж. Леббок (1834-1913) и Э. Тейлор (1832-1917) предложили следующую классификацию религии в человеческой цивилизации - политеизм, генотеизм (т.е. служение одному божеству как верховному при существовании других богов) и монотеизм. Правда, оставался открытым вопрос о корнях монотеизма, которые уходили в глубь человеческой истории и были сокрыты от глаз исследователей. Это создавало возможности для выдвижения чисто умозрительных теорий и гипотез.

Одна из них была выдвинута богословскими и околоцерковными кругами и вошла в историю изучения религий под названием «прамонотеизма», или первобытного монотеизма. Впервые она была кратко изложена шотландским ученым Э. Ленгом (1844-1912) в его книге «Становление религии». Этот ученый обратил внимание на образы небесных богов в религиях некоторых отсталых народов и сделал вывод, что образы этих богов имеют неземное происхождение. За эту мысль ухватился католический пастор В. Шмидт (1868-1954), построив целую концепцию прамонотеизма, которой посвятил 12-томную работу «Происхождение идеи Бога». Образы небесных существ в верованиях отсталых народов Шмидт объявил остатками древнейшей веры в единого Бога-Творца, к образу которого якобы впоследствии примешались загрязнившие его мифологические, магические и прочие элементы. Для подтверждения этой теории Шмидт привел множество этнографических фактов, однако дал им чисто богословскую интерпретацию, а факты, которые не укладывались в его схему, оставил без внимания.

В начале XX в. зародилось еще одно направление в изучении религии, связанное с именем венского врачапсихиатра 3. Фрейда (1856- 1939). Он разработал так называемый психоаналитический метод распознания и лечения неврозов и психозов и попытался перенести его на истолкование явлений повседневной жизни, а затем и религии. В своей книге «Тотем и табу» Фрейд сделал попытку доказать, что в религиозных верованиях проявляются те же неврозы, и что в основе их лежат подавленные в детстве эротические побуждения. Рассуждая о происхождении религии, Фрейд свел эту проблему к узкой области

сексуальных влечений и к чисто биологическим явлениям и тем самым не смог понять все разнообразие и историческую изменчивость религиозных верований.

Современные богословы, ярые защитники религии, стремятся доказать, что религия присуща человеку с самого начала его существования. В противовес им многие религиоведы отстаивают гипотезу о существовании «дорелигиозного периода» в истории человечества. Сторонники этой гипотезы утверждают, что у людей, живших на ранних этапах развития общества, не было религиозных верований, ибо их сознание было непосредственно вплетено в практику и не могло создавать каких-либо абстракций, в том числе и религиозных. С момента появления этой гипотезы в научном мире стали появляться сообщения о существовании племен столь низких в своем культурном развитии, что у них якобы полностью отсутствовали религиозные представления и понятия. Однако после тщательного изучения жизни этих племен, их обычаев, языков, особенностей мышления, после установления с ними доверительных контактов исследователи неизменно обнаруживали у них зачатки религиозных верований и культовой практики, поэтому гипотеза о существовании «дорелигиозного периода» так и остается гипотезой, которую на данном этапе развития наук о человеке невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Учитывая, что процесс антропогенеза (происхождения человека) растянулся более чем на два миллиона лет и что большая часть человеческой истории до сих пор недостаточно изучена, современные религиоведы скептически относятся как к теории «прамонотеизма», так и к гипотезе о существовании «дорелигиозного периода». В настоящее время логично с определенной уверенностью утверждать, что простейшие формы религиозных верований существовали уже 40 тыс. лет назад. Именно к этому времени относится появление человека современного типа (Homo Sapiens), который сильно отличался от своих предполагаемых предшественников физическим строением, физиологическими и психологическими характеристиками. Но самое главное его отличие состояло в том, что он был человеком разумным, способным к анализу конкретной ситуации и созданию обобщенных понятий и довольно высшего уровня абстракций, к сознанию самого себя и своего места в окружающей действительности.

Христианского вероучения (2)Реферат >> Культура и искусство

Религии и свободомыслия. Учебное пособие. М., 1997. 4. Основы религиоведения . / Под редакцией И.Н. Яблокова. М.: Высшаяшкола, 1994 ... . Лекции и хрестоматия. М., 1997. 7. Радугин А.А. Введение в религиоведение : теория, история и современные религии. Курс...

Историко- философские предпосылки религиоведения

Реферат >> Религия и мифология

С. З.В.И. Гараджа "Религиеведение" М. "Аспект Пресс", 1994г. 4."Основы религиоведения" под ред. И.Н. Яблокова М. "Высшая школа" ... К.Н. Религия. Сущность и явление.- М., 2002г. 10.Основы религиоведения . - МГУ.М. 1997г. 11 .Сухов А.Д.Религия...

Концептуальные основы христианства

Реферат >> Религия и мифология

Конспект лекций. - М.: Эксмо, 2008.- 160с. 6. Основы религиоведения . Миронов А.В., Бабинов Ю.А.Учебное пособие. – М.: Социально... Т.В. - СПб. : Питер, 2007. - 208 с. 8. Торгашев Г.А. Основы религиоведения .- СПб.: Питер, 2004.- 368с 9. Христианство...

Рассматривая религиозный фактор и механизм его влияния на возникновение политического экстремизма и терроризма необходимо исходить из сложного характера религии как социального явления, оказывающего многофункциональное воздействие на внутрирслигиозную и социально-политическую обстановку в стране. Рассматривая влияние религиозного фактора на возникновение политического экстремизма в комплексе широкого круга причин и условий, необходимо исходить из следующего.

• 1. Для определенной части граждан России религия является формой общественного сознания, поэтому проявления религиозного фактора в разной степени значимости можно наблюдать в различных сферах общественной жизни и в связи с ними.
• 2. При определении роли религиозного фактора на возникновение политического экстремизма необходимо исходить из того, что религия, как и политика, является достаточно самостоятельным общественным явлением, преследующим свои конкретные цели. Независимо от конфессиональной принадлежности религиозные организации проводят собственную религиозную политику, направленную на укрепление их позиций и расширение влияния на все сферы социальной жизни общества, а в отдельных случаях ведут открытую политическую борьбу за власть, в том числе с использованием экстремистских форм. При этом руководители религиозных организаций в новых исторических условиях с помощью модернизации культа или, наоборот, путем обращения к наиболее консервативным, фундаменталистским началам стремятся укрепить позиции религии, привлечь в ее ряды новых последователей.

Религиозный фактор нередко влияет на формирование современного массового сознания, выступает мировоззренческой основой многих общественно-политических движений, партий, организаций либо присутствует в них, будучи органически вплетенным посредством культурных и исторических традиций.

Под влиянием религиозного фактора в деятельность некоторых политических движений нередко привносятся крайне реакционные политические установки. Закамуфлированный в ряде случаев в религиозную оболочку социально-политический контекст, касающийся экстремистских действий, гораздо легче воспринимается населением на эмоционально-психологическом уровне.

Последние исследования показали, что в комплексе причин и условий возникновения политического экстремизма и терроризма религиозный фактор играет самостоятельную роль (37%), либо проявляется вместе с национализмом (62%), либо используется другими экстремистскими силами (1%).

Религиозный фактор играет существенную роль в формировании субъективных, ценностно-мотивационных, эмоционально-психологических предпосылок экстремистского поведения, так как религиозные понятия, образы, системы вероучений и мифологии обладают достаточным потенциалом для выражения и обслуживания любых, даже совершенно противоположных социально-политических целей, в том числе с применением различных экстремистских форм.

Применительно к религиозному сознанию доктрины и концепции, оправдывающие насилие религиозными догмами, имеют свое идейное обоснование или на уровне развитой идеологии, складывающейся веками и имеющей своих теоретиков и практиков, или на уровне доктрин, которые имеют относительно немного последователей.

Развивая концепцию христианского богослова и философа Августина (Блаженного) о примирении с Богом, католический философ Фома Аквинский считал возможным применение насилия при соблюдении трех условий: если оно, во-первых, ведется по воле всевышней власти, во-вторых, имеет справедливую мотивацию и, в-третьих, сопровождается справедливыми намерениями. В этой связи нетрудно мотивировать применение насилия и в рамках обоснования терроризма.

Историческое прошлое свидетельствует о том, что применение насилия всегда освящалось религией. Наиболее ярким примером может служить доктрина священной войны - «джихада», используемая приверженцами ислама в достижении своих религиозно-политических целей.

Идейное обоснование религиозных концепций, оправдывающих в борьбе за власть применение насилия, уходит своими корнями в противоречивое толкование текстов, заложенных в религиозных источниках (Библии, Коране), неоднозначно трактующих религиозно-нравственные обязанности верующих. Здесь наиболее существенное значение имеют группы противоречий, по-разному освещающих суть религиозных учений и противоречиво наставляющих верующих в их жизненном поведении. Многочисленные противоречия религиозных текстов можно в рассматриваемом плане свести к одному основному вопросу, касающемуся морального аспекта применения верующими насилия. Как явствует из содержания религиозных текстов, насилие не только возможно и оправданно, но и в ряде случаев его применение в процессе религиозной деятельности верующим предписывается. Противоречивость религиозных текстов активно используется сторонниками экстремизма в идеологическом обосновании его применения при достижении своих религиозно-политических целей. При этом религиозные идеологи мистифицируют вопрос о насилии, его характере и причинах. Рассматривая насилие с религиозно-нравственных позиций, религиозные экстремисты затушевывают подлинные причины и общественно опасный характер насилия, утверждая, что насилие - неизбежный компонент человеческого развития. Важно отметить, что облаченные в религиозную форму такого рода концепции превращают содержание деятельности их сторонников в проповедь ярого фанатизма и экстремизма, национальной и религиозной ограниченности и нетерпимости.

Спекулируя на религиозных чувствах, суевериях и предрассудках, религиозные экстремисты утверждают, что причиной насилия является греховность людей, обрекая тем самым верующих на примирение с ним. Верующим внушается идея о бессилии человека перед так называемым «божьим промыслом». Поскольку верующий находится в руках всевышнего, ему необходимо безропотно переносить все то, что совершается в мире, даже если оно противоречит его интересам, т.с. примириться с насилием. Тезис о «греховности» как основной причине насилия способствует, с одной стороны, восприятию его как богоугодного дела, с другой - формированию мотивов насильственного поведения.

Экстремистски настроенные религиозные деятели в отдельных случаях, при формировании ценностно-мотивационных предпосылок преступного поведения, внушают верующим, что смерть является «божьей благодатью», способствует быстрейшему попаданию их в «райские кущи». При этом идет спекуляция на религиозных чувствах верующих, их вере в «загробную жизнь», формируются мотивационные установки, выступающие основой самопожертвования во имя всевышнего. Особенно это характерно для деятельности религиозно-террористических организаций, использующих религиозных фанатиков в качестве носителей взрывных устройств при совершении террористических актов. Например, террористический акт в отношении премьер-министра Индии Р. Ганди был осуществлен женщиной-самоубийцей, принадлежавшей к религиозно-террористической группировке «Тигры освобождения Тамил и Лама», которая в момент совершения преступления привела в действие находящееся на ней самодельное взрывное устройство.

Основная цель негативного воздействия религиозных экстремистов на верующих заключается в формировании высокой степени духовно-эмоционального состояния, способствующего вовлечению их в насильственную антиконституционную деятельность. Верующий должен видеть в совершении насильственных действий нс только достижение обшей цели, но и свое личное спасение (в религиозном смысле), он должен относиться к нему как к форме служения всевышнему. В данном случае религиозными экстремистами упор делается на необходимость совершения верующими немедленных активных, агрессивных действий, связанных с насилием.

Влияние «религиозного фактора» проявляется в концентрированном воздействии на эмоционально-чувственную психологическую сферу верующих путем внушения идей экстремистского характера или эмоционального заражения ими. В этом смысле внушение выступает ключевым звеном в механизме влияния.

Известно, что внушение избегает логики, не заботится об аргументах и обращается к чувствам, инстинктам, предрассудкам. Оно рассчитано на некритическое восприятие верующими внешних воздействий на сознание. «Внушение, - писал в свое время известный русский ученый В.М. Бехтерев, - действует путем непосредственного прививания психологических состояний, т.е. идей, чувствования и ощущений, не требуя вообще никаких доказательств и не нуждаясь в логике».

Особенно остро проявляет себя групповое религиозное сознание верующих, формирующееся в процессе культовой деятельности, в конкретных экстремистских действиях группового характера (массовые беспорядки и т.д.). Влияние религиозного сознания на характер группового поведения верующих в большой степени зависит от наличия в массовых экстремистских проявлениях, возникающих на религиозной основе, специфического совокупного субъекта - толпы, объединенной общим религиозно-политическим интересом. При этом активность совокупного субъекта массовых экстремистских проявлений в значительной степени зависит от наличия у верующих конкретных социально-политических установок и интересов, особенно связанных с удовлетворением их культовых потребностей.

Социальные установки зависят от конфессиональных особенностей вероучений и формируются у верующих в процессе реализации социально-политических доктрин, концепций, оправдывающих религиозными догмами применение насилия, о чем говорилось выше. В этой связи их деятельность вытекает из содержания вероучений и может принимать различные формы, в том числе и антиконституционной направленности, связанные с применением террористических методов. При этом ставка делается на активно-экстремистский тип религиозных фанатиков, способных совершать насильственные действия, в том числе в ходе борьбы за «чистоту веры».